11.1. Дискуссии о правовой природе третейского соглашения

Под третейским соглашением понимается соглашение сторон о передаче спора на разрешение третейского суда (ст. 2 Федерального закона "О третейских судах в Российской Федерации").
Однако указанное законодательное определение третейского соглашения имеет самый общий характер. Вместе с тем для характеристики третейского соглашения имеют значение положения двух первых пунктов ст. 5 Федерального закона "О третейских судах в Российской Федерации". За их формулировками фактически скрывается сложнейшая проблема правоведения, до сего времени не нашедшая своего удовлетворительного и не вызывающего споров разрешения в юридической теории. Речь идет о правовой природе третейского соглашения.
Формула, определяемая в законе (абз. 5 ст. 2, п. 1-2 ст. 5 Федерального закона "О третейских судах в Российской Федерации", п.  6 ст. 4 АПК РФ, п. 3 ст. 3 ГПК РФ), дает основания для выводов о том, что третейское соглашение (будучи таким соглашением между сторонами, в силу которого возникший между ними спор может быть передан на разрешение третейского суда) имеет двойственную правовую природу - материально-правовую и процессуальную. Таким образом, как отмечается профессором В.В. Ярковым, третейское соглашение относится к особого рода юридическим фактам, имеющим одновременно материально-процессуальный характер и обладающим дуалистическим значением*(642). Именно эта двойственность и порождает различные теории о правовой природе третейского соглашения. Впрочем, большинство правоведов независимо от их оценок правовой природы третейских соглашений соглашаются с тем, что соответствующие соглашения обладают качественным своеобразием*(643).
Итак, п. 1 ст. 5 Федерального закона "О третейских судах в Российской Федерации" устанавливает, что в качестве юридического факта, являющегося основанием возбуждения третейского процесса, рассматривается третейское соглашение. Только в том случае, если стороны заключили такое соглашение, возникший спор может быть передан на рассмотрение третейского суда.
Третейское соглашение, будучи заключенным, имеет два аспекта. С одной стороны, оно обязывает стороны при возникновении спора совершить определенные действия - обратиться за разрешением спора в третейский суд (позитивные последствия), а с другой стороны, обязывает стороны воздержаться от определенных действий - не обращаться за разрешением спора в государственный суд (негативные последствия)*(644).
Термин "соглашение" в российском правоведении является синонимом термина "договор". На понятии "договор" весьма существенно сказывается цивилистическая доктрина, в рамках которой наиболее активно разрабатывалась эта категория и которая привносит особые нюансы в ее восприятие юристами. Таким образом, невозможно отрицать того обстоятельства, что третейское соглашение при всей многоаспектности этого понятия не может не нести в себе цивилистических черт. Такое суждение основывается на том соображении, что третейское соглашение всегда является плодом двух автономных воль, выражаемых частными субъектами, не зависящими при принятии такого решения от какого-либо третьего лица, включая государство. При этом указанные субъекты, заключая третейское соглашение, стремятся к достижению собственных частных интересов.
Сложная природа третейского соглашения ведет к тому, что юристы со значительной степенью осторожности высказываются относительно его квалификации.
Е.В. Кудрявцева пишет о том, что "по своей юридической природе третейское соглашение нужно отнести к классу правовых сделок, хотя и процессуального характера"*(645). Впрочем, здесь же она делает вывод: "значит, при их оспаривании применимы соответствующие правила ГК РФ: не соблюдена письменная форма соглашения, оно подписано неуполномоченным лицом, заключено под влиянием обмана, заблуждения, насилия, угрозы, недееспособной стороной и т.п."*(646).
Сложный эффект, порождаемый в результате заключения третейского соглашения, обусловливает необходимость оценки его с двух точек зрения: во-первых, как сделки (договора) и, во-вторых, как юридического факта, влекущего изменение подведомственности рассмотрения гражданско-правового спора.
Любопытна в этой связи параллель, проводимая в связи с заключением пророгационных соглашений, которыми изменяется подсудность рассмотрения споров. В юридической литературе отмечается, что "если участники спора своими действиями или заявлениями выразили согласие на рассмотрение дела в суде, не определенном в законе в качестве компетентного для рассмотрения данного дела, то они уже не вправе отказаться от разрешения своего конфликта в данном суде. При этом действительность соглашения может рассматриваться с двух различных позиций: 1) как всякой другой сделки; 2) как факта, вызывающего изменение подсудности, предусмотренной законом"*(647). Третейское соглашение, так же как и пророгационное соглашение, характеризуется двойственной природой и двойственным правовым эффектом, который оно производит. Однако в отличие от пророгационного соглашения третейское соглашения вообще исключает "государственное присутствие" при разбирательстве спора.
Понятие сделки сформулировано в ст. 153 ГК РФ. В соответствии с упомянутой нормой сделками признаются действия граждан и юридических лиц, направленные на установление, изменение или прекращение гражданских прав и гражданских обязанностей. Можно ли утверждать, что третейское соглашение своей целью имеет установление гражданских прав и обязанностей? В результате заключения третейского соглашения стороны договариваются о том, что спор, который возник или может возникнуть между ними, будет рассмотрен в особом порядке специфическим частноправовым органом - третейским судом. Направленность третейского соглашения определяется стремлением сторон установить круг определенных прав и обязанностей. Таковыми взаимосвязанными правами и обязанностями являются корреспондирующие друг другу права сторон требовать рассмотрения гражданского спора в третейском суде. Указанное право, не будучи собственно имущественным или личным неимущественным правом, тем не менее направлено на обеспечение реализации гражданского права. Правоотношения, возникающие в результате заключения третейского соглашения, генетически относятся к области частного права. Отличие их от процессуальных отношений, возникающих в рамках гражданского или арбитражного процесса, заключается в том, что такие отношения являются продуктом воли частных лиц. Государство не участвует в конституировании этих правоотношений и не определяет поведение указанных субъектов.
Признание третейского соглашения в качестве частноправового договора важно и с точки зрения возможности применения различных норм гражданского законодательства, регулирующих порядок заключения, исполнения и прекращения договорных правоотношений. Так, например, допустимо ли применение к третейским соглашениям норм гражданского законодательства, регулирующих особенности одностороннего расторжения или изменения третейского соглашения? Одна из наиболее острых в этой связи проблем заключается в том, возможно ли применение ст. 451 ГК РФ к изменению или расторжению третейского соглашения при существенном изменении обстоятельств, когда они изменились настолько, что, если бы стороны могли это разумно предвидеть, договор не был бы ими заключен или был бы заключен на значительно отличающихся условиях. Представляется, что соответствующая норма ГК РФ применима для расторжения или прекращения третейского соглашения именно исходя из того соображения, что таковое обладает свойствами гражданско-правовой (частноправовой) сделки. Такой подход к возможности расторжения третейского соглашения по правилам гражданского законодательства обусловлен, по справедливому утверждению В.В. Яркова, сложной правовой природой третейского соглашения, "что позволяет подходить к вопросам его расторжения как обычной гражданско-правовой сделке"*(648).
Одним из частных случаев прекращения третейского соглашения в связи с существенным изменением обстоятельств является признание банкротом лица, заключившего третейское соглашение. Поскольку Федеральный закон "О несостоятельности (банкротстве)" предусматривает, что рассмотрение имущественных споров в рамках конкурсного производства возможно только компетентным государственным арбитражным судом, то при введении соответствующей процедуры несостоятельности обращение в третейский суд с имущественным требованием на основании арбитражной оговорки недопустимо, поскольку нарушает принципы конкурсного производства, которое представляет собой централизованное, единое рассмотрение всех претензий, предъявляемых несостоятельному должнику. Рассмотрение одной из претензий третейским судом независимо от государственного арбитражного суда вызывает дисбаланс в формировании конкурсной массы. Таким образом, при начале конкурсного производства с получением кредитором уведомления арбитражного управляющего об отказе от исполнения договора третейское соглашение прекращает свое действие. Указанная конструкция, хотя прямо и не предусмотренная ни законодательством о третейских судах, ни законодательством о несостоятельности (банкротстве), в то же время была убедительно обоснована в доктрине*(649). Практика деятельности зарубежных судов свидетельствует о том, что эта концепция в целом разделяется и государственными судьями*(650). К примеру, хотя в американской доктрине и высказывается несогласие с означенным подходом к этой проблеме, американские суды по банкротствам принимают постановления о прекращении действия арбитражных соглашений вследствие начала процедуры несостоятельности*(651).
С точки зрения характеристики третейского соглашения в качестве гражданско-правового исследователь должен определиться с его предметом. Предмет третейского соглашения, как отмечает профессор А.П. Вершинин, "состоит в действиях, связанных с рассмотрением и разрешением споров участников гражданских правоотношений третейским судом"*(652). Практически это означает, что если стороны при заключении третейского соглашения не достигли согласия о его предмете, т.е. о том, что спор передается на рассмотрение и разрешение третейского суда, то такое соглашение рассматривается как незаключенное. В этой связи представляются неточными суждения В. Хвалея, который считает, что договор (в том числе и третейское соглашение) является недействительным, если стороны не достигли соглашения по всем его существенным пунктам*(653). В данном случае третейское соглашение необходимо рассматривать как незаключенное.
Однако, как представляется, сведение третейского договора исключительно к разновидности гражданско-правовых сделок не отражает в полной мере правовую суть этого явления. Договор о передаче спора на рассмотрение третейского суда, обладая признаками гражданско-правового договора, в то же время имеет и иные правовые эффекты, нежели порождение гражданских прав и обязанностей.
Третейское соглашение, будучи сделкой, обладающей чертами гражданско-правового характера, с момента вступления в законную силу влечет и существенные процессуальные последствия. Заключая третейское соглашение, стороны приобретают определенные права и одновременно принимают на себя определенные обязанности. Совокупность этих прав и этих обязанностей сводится к подчинению юрисдикции негосударственного органа, каковым является третейский суд при разрешении возникшего или могущего возникнуть между ними спора.
В то же время, заключая третейское соглашение, стороны принимают на себя и риски, связанные с рассмотрением дела третейским судом. К примеру, таким риском является ограниченная возможность обжалования решения, принимаемого третейским судом, так же как и ограниченная возможность приведения такого решения к исполнению с использованием государственных принудительных механизмов. Однако это те риски, которые очевидны из толкования действующего законодательства и должны оцениваться как охватываемые восприятием правовой ситуации заинтересованной стороной.
То обстоятельство, что третейское соглашение влечет определенные процессуальные последствия, способствовало распространению в юридической литературе доктрины, которая рассматривает третейское соглашение в качестве публичного процессуального договора (процессуальная теория третейского соглашения)*(654). Так, профессор В.А. Мусин пишет о том, что соглашение (как заключенное отдельно, так и инкорпорированное в контракт), регулирует не материально-правовые вопросы, а чисто процессуальные вопросы*(655). Он подчеркивает, что "будучи соглашением не гражданского материального, а гражданского процессуального характера, третейское соглашение, даже представляющее собой одно из условий основного (материально-правового) договора, обладает известной независимостью от других его условий"*(656). А.П.  Вершинин также подчеркивает, что арбитражное соглашение по своей природе является процессуальным соглашением и имеет свой "процессуальный предмет"*(657). Процессуальная теория третейского соглашения находит отражение и в судебной практике. Так, по одному из дел, рассмотренных Федеральным арбитражным судом Северо-Западного округа, суд указал, что стороны, заключив третейское соглашение, распорядились своим правом на обращение в третейский суд, а значит, данное соглашение носит процессуальный характер. Далее суд делает вывод о том, что такое третейское соглашение не является гражданско-правовой сделкой*(658).
Между тем в юридической литературе имеет место и неприятие "процессуальной теории третейского соглашения". Так, Е.Ю. Новиков пишет о том, что "процессуальная теория компромисса, в разных ее вариантах, искусственно наделяет третейскую запись несвойственным ей публичным процессуальным содержанием, соответственно исключая правовое регулирование отношений нормами гражданского права, но и не создавая при этом достаточной системы специального нормативного регулирования. Таким образом, непризнание за третейской записью ее гражданско-правовой природы оборачивается доктринальным уничтожением существа третейского разбирательства и утратой возможностей эффективного практического использования правового института. Компромисс не является ни публичным договором вообще, ни процессуальным договором в частности, поскольку не может породить публичное правоотношение и не направлен на процессуальные последствия (на замещение процессуального положения стороны и возбуждение третейского разбирательства)"*(659).
Проблемы, обусловленные необходимостью надлежащей квалификации третейского соглашения, являются составной частью более широкой проблемы - проблемы определения понятия "договор" в широком смысле. В свое время В.П. Мозолин отмечал, что "обобщенного легального понятия договора, годного для всех отраслей права, не существует"*(660). Продолжая мысль В.П. Мозолина, можно отметить, что и в доктрине отсутствует согласованное и признаваемое учеными-правоведами обобщенное представление о договоре независимо от того, в какой сфере отношений действует этот инструмент. И если, скажем, в цивилистике теория договора достаточно разработана, то с общетеоретических позиций, при выходе за рамки собственно гражданского права, не всегда ясно, какие же черты единят договоры в различных сферах правового регулирования (в различных отраслях права). Хотя в юридической литературе и предпринимаются попытки дать обобщающее определение понятию договора в контексте общей теории права, невзирая на отраслевую принадлежность использования этого инструмента*(661), положение в этой сфере научного знания выглядит явно неудовлетворительно. Такая ситуация в науке не может не отражаться и на законодательстве. В этой связи, видимо, не случайна некоторая осторожность российского законодателя, который в Федеральном законе "О третейских судах в Российской Федерации" отказался от употребления термина "третейский договор", предпочитая заменить его синонимом "третейское соглашение", который свободен от ярко выраженного цивилистического влияния.
Конечно, третейское соглашение является основополагающим пунктом третейского процесса. Без третейского соглашения арбитражное (третейское) разбирательство начато быть не может. Таким образом, третейское соглашение суть исходная точка третейского процесса, предпосылка возникновения процессуальных правоотношений между сторонами третейского разбирательства. Парадоксальное в природе третейского соглашения заключается в том, что частные лица своим волеизъявлением по сути изменяют публично значимые нормы - нормы о подведомственности рассмотрения правовых споров (институт публичного права), устраняя при этом публичную власть в лице государственных судов от монопольного права на разрешение правового спора между частными субъектами гражданского оборота. Такая ситуация подвергает сомнению монополию государства на разрешение споров между частными лицами.
Таким образом, третейское соглашение, будучи генетически плодом частных воль и несомненно неся на себе черты гражданско-правового договора, вместе с тем не укладывается в рамки цивилистических представлений, равно как не может быть объяснено исключительно с позиций "процессуальной теории". Этот договор имеет более широкие характеристики с правовой точки зрения, поскольку порождаемые им эффекты имеют процессуальный характер. Своего рода дуализм правовой природы третейского соглашения порождает разночтения в ее восприятии.
То обстоятельство, что третейское соглашение содержит в себе цивилистический термин - "соглашение" (или другими словами - "договор"), неизбежно провоцирует исследователей на попытки сопоставить третейское соглашение с цивилистическим институтом сделки. Причем эту проблему нельзя назвать новой. Еще А.И. Вицын отмечал, что "быть посредником в добровольном третейском суде может всякое лицо, имеющее право вступать в обязательство"*(662). Другой дореволюционный исследователь третейского разбирательства В.А. Шенинг писал, что в случае с третейским соглашением речь идет "о договоре, а так как ни один договор, как бы несложен он ни был, немыслим без трех составных частей: 1) субъектов соглашения; 2) объектов его; 3) известной внешней его формы, то и в третейской записи, относительно которой закон в данном направлении никаких изъятий не установил, все три указанных атрибута должны быть в наличности"*(663).
Немецкий юрист Ф.К. Савиньи рассматривал решение третейского суда в контексте исследования гражданско-правового обязательства, исполнение которого обеспечивается взиманием штрафа с лица, необоснованно оспаривавшего решение третейского судьи*(664).
Следует отметить, что вопрос о том, является ли третейское соглашение гражданско-правовой сделкой либо не является таковой, имеет далекоидущие практические правовые последствия. Эти последствия касаются прежде всего возможности применения к квалификации правоотношений, возникающих вследствие заключения третейского соглашения гражданско-правовых норм, регулирующих сделки и последствия их недействительности.
Обсуждение данной проблемы имеет серьезное значение по той причине, что в судебно-арбитражной практике встречаются случаи, когда суды квалифицируют третейские соглашение исключительно как гражданско-правовую сделку, хотя и обладающую определенной спецификой, заключающейся в том, что они влекут процессуальные последствия*(665). При этом суды опираются на нормы гражданского законодательства, регулирующего условия действительности гражданско-правовых сделок. К примеру, в одном из дел, рассмотренных в порядке надзора*(666), Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации признал арбитражное соглашение (оговорку) сторон о передаче спора в третейский суд недействительным со ссылкой на ст. 168 ГК РФ, которая, как известно, устанавливает основания недействительности гражданско-правовых сделок.
Есть подобного рода дела и в практике Верховного Суда Российской Федерации. При этом судебная практика судов общей юрисдикции свидетельствует о том, что компетентные государственные суды при квалификации третейского соглашения довольно активно используют соответствующие основания, закрепленные в гражданском законодательстве.
ОАО "Судоходная компания "Волжское пароходство" обратилось в суд с ходатайством об отмене решения о взыскании денежных сумм в пользу ЗАО "Руарус". Рассматривая данное дело, суд сделал следующие выводы. В силу ст. 7 Закона "О международном коммерческом арбитраже" арбитражное соглашение - это соглашение сторон о передаче в арбитраж всех или определенных споров, которые возникли или могут возникнуть между ними в связи с каким-либо конкретным правоотношением независимо от того, носило оно договорный характер или нет. Арбитражное соглашение может быть заключено в виде арбитражной оговорки в договоре или в виде отдельного соглашения. Арбитражное соглашение заключается в письменной форме. Соглашение считается заключенным в письменной форме, если оно содержится в документе, подписанном сторонами, или заключено путем обмена письмами, сообщениями по телетайпу, телеграфу или с использованием иных средств электросвязи, обеспечивающих фиксацию такого соглашения, либо путем обмена исковыми заявлениями и отзывом на иск, в которых одна из сторон утверждает о наличии соглашения, а другая против этого не возражает. Ссылка в договоре на документ, содержащий арбитражную оговорку, является арбитражным соглашением при условии, что договор заключен в письменной форме и данная ссылка такова, что делает упомянутую оговорку частью договора*(667).
Подобного рода подходы можно встретить и в практике кассационных инстанция арбитражных судов. Так, Федеральный арбитражный суд Западно-Сибирского округа, рассматривая одно из дел, отклонил довод о прекращении действия договора, содержащего третейскую оговорку, основываясь на п. 3 ст.  425 ГК РФ*(668). Таким образом, в данном случае при квалификации третейского соглашения суд исходил из его гражданско-правовой природы.
При этом в судебно-арбитражной практике имеют место и прямо противоположные судебные решения, в которых суды высказываются о том, что третейское соглашение не является гражданско-правовой сделкой, влекущей гражданско-правовые последствия*(669). Как правило, подобного рода решения суда являются результатами рассмотрения исковых требований о взыскании процентов за незаконное пользование чужими денежными средствами. Для принятия решений по таким исковым требованиям оказывается важным дать правовую квалификацию тому юридическому факту, который является точкой отсчета для предполагаемой "ответственности за незаконное пользование чужими денежными средствами".
Опубликованная практика третейских судов свидетельствует о том, что отдельные третейские суды также достаточно категорично отмечают, что третейское (арбитражное) соглашение сторон не является сделкой гражданско-правового характера и к нему не могут применяться положения ст. 153-165 ГК РФ*(670).
В современной доктрине при квалификации недействительности третейских соглашений предлагается исходить из аналогии закона. Обосновывается это тем, что "аналогия вовсе не "противопоказана" гражданскому процессу. Она (в обеих своих разновидностях) прямо предусмотрена частью четвертой ст. 1 ГПК РФ и вполне согласуется с АПК РФ, который не содержит каких-либо запретов в этом смысле. Во-вторых, нормы упомянутых статей ГК РФ применяются здесь в очень ограниченных пределах - по существу в единственном аспекте: признании соглашения не имеющим юридической силы. Об иных указанных в этих статьях мерах (двусторонняя или односторонняя реституция, возмещение реального ущерба) речи не идет"*(671). Указанный подход базируется на последовательном развитии процессуальной теории третейского соглашения. Вместе с тем, как уже было показано выше, третейское соглашение обладает чертами гражданско-правового договора, поскольку обеспечивает реализацию имущественных прав. Следовательно, аналогия в этом случае, с нашей точки зрения, неприменима. Кроме того, если рассуждать с позиций сторонников процессуальной теории, то к процессуальным отношениям (каковыми в контексте этой теории разумеются отношения, возникающие из заключения третейского соглашения) следует применять аналогию с материальным законом. Однако, как справедливо заметила авторитетнейший процессуалист профессор Н.А. Чечина, применение аналогии закона и аналогии права в случае отсутствия нормы процессуального права необходимо квалифицировать "как теоретически необоснованное и практически вредное"*(672). Развивая эту мысль применительно к дискуссии со сторонниками "процессуальной теории", отметим, что государственные суды, квалифицируя третейские соглашения недействительными с позиций "процессуальной теории третейского соглашения" и применяя при этом аналогию права (аналогию закона), неизбежно будут вступать в противоречие с принципиальными постулатами теории процессуального права.
А.И. Зайцев, рассуждая на эту тему, отмечает, что "для решения вопроса о недействительности соглашения о третейском суде необходимо проверить, соответствует ли оно требованиям, предусмотренным гражданским законодательством применительно к сделкам (см. § 2 гл. 9 ГК РФ), как то: не заключено ли оно недееспособным (ст. 171 ГК РФ) или ограниченным в дееспособности (ст. 176 ГК РФ), под влиянием обмана, насилия или угрозы (ст. 179 ГК РФ), под влиянием заблуждения (ст. 178 ГК РФ) и т.п."*(673).
Профессор В.В. Ярков, отмечая сложную правовую природу третейского соглашения, сочетающую в себе процессуальные и гражданско-правовые характеристики, утверждает, что "как гражданско-правовой договор третейское соглашение может быть признано недействительным по основаниям, установленным гражданским законодательством в § 2 гл. 9 ГК РФ. При этом недействительность третейского соглашения может быть установлена как отдельным судебным решением по иску о признании его недействительным, так и установлена в производстве по оспариванию решения третейского суда"*(674).
Фактически с гражданско-правовых позиций к оценке действительности арбитражного (третейского) соглашения подходит В. Хвалей, когда приводит основания недействительности третейского соглашения, в том числе указывая среди таковых и на то, что оно не содержит все существенные условия, установленные для арбитражного соглашения*(675)  (в данном случае точнее говорить о незаключенности третейского/арбитражного соглашения, но в принципиальном плане это не меняет гражданско-правового подхода к оценке этого соглашения). А дальше, говоря, например, о пороке воли, как основании недействительности арбитражного (третейского) соглашения В. Хвалей прямо ссылается на Гражданский кодекс Российской Федерации*(676).
М.Э. Морозов и М.Г. Шилов также прямо пишут о возможности признания третейского соглашения недействительным по основаниям, предусмотренным гражданским законодательством*(677).
Современный исследователь Е.Ю. Новиков полагает, что "соглашение о передаче спора на разрешение третейского суда - гражданский договор, имеющий производное публичное (в том числе процессуальное) юридическое значение. Компромисс не является ни публичным договором вообще, ни процессуальным договором в частности, поскольку не может породить публичное правоотношение и не направлен на процессуальные последствия (на замещение процессуального положения стороны и возбуждение третейского разбирательства"*(678). Представляется, что Е.Ю. Новиков в данном случае неточно отражает суть направленности такого соглашения, каковым является третейская оговорка (третейская запись). Действительно, непосредственным последствием третейского договора не является возбуждение третейского процесса. Вместе с тем процессуальный эффект третейского договора заключается в том, что создаются предпосылки для возникновения такого процесса, возникновение которого - и в этом Е.Ю. Новиков прав*(679) - сопряжено с предъявлением иска и его принятием судом. Таким образом, третейское соглашение выступает в качестве юридического факта в сфере частного права, создающего предпосылки для возникновения процессуальных отношений. В свою очередь возникновение этих процессуальных отношений связывается с другими юридическими фактами (предъявление искового требования в третейский суд).
Но вернемся к судебно-арбитражной практике. Отметим, что, даже несмотря на то, что третейские соглашения в некоторых судебных решениях рассматривались исключительно с позиций гражданско-правовой сделки, государственные суды в своих постановления фиксировали абсолютную несвязанность лиц, заключивших такое соглашение. Обоснованием такой позиции стали суждения о том, что арбитров (третейских судей), выбираемых "самими предпринимателями (их общественными организациями), следует рассматривать как досудебную стадию разрешения конфликта, такая предварительная стадия не может быть основанием для отказа в правосудии"*(680). Отсюда уже один шаг до признания отсутствия главного юридического последствия третейского соглашения - связанности компетентного государственного суда этим третейским соглашением и невозможности разрешать им переданного на рассмотрение третейского суда дела.
Изложенные теоретические положения давали основания для произвольного, не основанного на каких-либо причинах расторжения третейских соглашений, в том числе и в судебном порядке, что, строго говоря, противоречило и гражданскому законодательству, на которое опирались арбитражные суды, принимавшие решение о расторжении третейского соглашения. Подобного рода логика, при ее последовательном развитии, приводит к абсурдному выводу о том, что третейское соглашение не имеет вообще какого-либо юридического значения, поскольку в любой момент на основании волеизъявления только одной стороны может быть произвольно, безосновательно расторгнуто. А это, в свою очередь, противоречит не только правовым нормам, но и здравому смыслу. Использование в качестве аргумента ссылки на то, что стороны утрачивают доверие к третейскому суду, что и является основанием для расторжения третейского соглашения, не выдерживает критики. Утрата доверия к третейскому суду, мотивируемая резонными причинами, является основанием для отвода конкретных третейских судей или конкретного состава третейского суда, но не для расторжения третейского соглашения. В противном случае привносимая во взаимоотношения сторон непредсказуемость разрушает институт третейского разбирательства, делает бессмысленным сам факт существования этого юридического механизма разрешения гражданско-правовых споров.
Более того, в судебно-арбитражной практике появлялись решения арбитражных судов, в которых утверждалось, что в том случае, если один из участников спора возражает против рассмотрения спора в третейском суде, принятие третейским судом такого спора к рассмотрению является нарушением конституционных принципов, требований Гражданского кодекса Российской Федерации и федерального законодательства об осуществлении правосудия (см., например, определение Арбитражного суда города Санкт-Петербурга и Ленинградской области от 20 марта 2003 г. по делу N А56-3143/02). Справедливости ради отметим, что кассационная инстанция отменила это определение, указав, что возражение стороны против рассмотрения спора в третейском суде при наличии третейского соглашения не может повлечь последствия, аналогичные последствиям, предусмотренным в ст. 148 АПК РФ, поскольку Федеральный закон "О третейских судах в Российской Федерации" не содержит аналогичной нормы*(681).
В юридической литературе отмечалось, что "далеко не безобидным заблуждением, основанным на ошибочной оценке правовой природы третейского суда, представляется точка зрения, которая отводит третейскому суду роль лишь предварительной стадии разбирательства споров, за которой должно обязательно последовать рассмотрение в государственном суде. Именно таким подходом можно объяснить установку на жесткий судебный контроль третейского разбирательства. Судебная практика, основанная на таком понимании, может привести к выхолащиванию сути альтернативного разбирательства экономических споров и устранению третейского суда с юридического поля, что, очевидно, нанесет серьезный ущерб правовой инфраструктуре, необходимой для нормального функционирования экономики, построенной на рыночных началах. Кроме того, такой подход может иметь весьма неблагоприятные последствия для перспектив привлечения частных инвесторов для вложения капитала в развитие национальной экономики, поскольку возможность использования альтернативных способов разрешения экономических споров является неотъемлемым элементом сложившегося в современной практике международного экономического сотрудничества"*(682).
Кроме того, согласимся и с доводами иного порядка, высказанными, в частности, Б.Р. Карабельниковым, который отметил: "Закрепление такого дозволения на односторонний отказ от арбитражного соглашения будет означать по своей сути нарушение Россией ее международных обязательств и приведет к фактическому прекращению действия Закона РФ "О международном коммерческом арбитраже"*(683). От себя добавим, что реализация подобного рода идей приведет и к умертвлению комментируемого Федерального закона "О третейских судах в Российской Федерации", регулирующего деятельность внутренних третейских судов.
К сожалению, указанная - с нашей точки зрения, весьма порочная - теория проникла в судебную практику и достаточно длительное время реализовывалась при рассмотрении арбитражными судами конкретных споров по поводу квалификации и действия третейской оговорки. Представляется оправданным, что с резкой критикой судебно-арбитражной практики, которая ориентировалась на подобный подход к правовой природе третейского соглашения, выступили авторитетные российские юристы, как ученые, так и практики, специализирующиеся в области проблем третейского разбирательства*(684).
Западные юристы, обращавшие внимание на эту проблему, также предупреждают о том, что "совершенно неоправданно, чтобы сторона, которая свободно заключила договор, предусматривающий рассмотрение споров в арбитраже, имела право (часто на основании ложных аргументов) нарушить взятые на себя обязательства и обратиться в государственный суд"*(685). Позиция зарубежных правоведов относительно неправомерности одностороннего расторжения третейского соглашения выстрадана многовековым опытом существования третейских судов. В истории практики регулирования третейского разбирательства имели место случаи, когда в законодательстве закреплялись нормы, которые дозволяли участникам третейского соглашения односторонне отказываться от разрешения спора в третейском суде. Так, в соответствии с французским Декретом об организации судопроизводства от 16-24 августа 1790 г. третейские соглашения, не фиксирующие никакого срока, в течение которого арбитры должны вынести решение, как и те, срок которых истечет, останутся тем не менее в силе и будут действовать до тех пор, пока одна из сторон не объявит арбитрам, что она больше не желает обращаться в третейский суд*(686).
Кроме того, в ходе этой же дискуссии критиковалась и позиция тех государственных судей, которые, допуская возможность одностороннего расторжения третейского соглашения, апеллировали к аргументу о недопустимости нарушения прав заинтересованных лиц на судебную защиту со ссылкой на то, что заключение третейского соглашения является своеобразной формой отказа от права на судебную защиту. Эта позиция получила своего рода теоретическую интерпретацию в научных трудах. Так, В.В.  Старженецкий, хотя и со многими оговорками, но пишет о том, что "отказ от права на суд, выраженный в форме третейской оговорки, может критически оцениваться, если в результате лицо вообще лишается возможности разрешить свой спор (например, ввиду злоупотребления другой стороны, третейских судей), лишается возможности решить его справедливо или если отказ используется для обхода закона, для ущемления прав других лиц"*(687).
Между тем заключение третейского соглашения совсем не означает того, что кто-либо лишается права на защиту своего гражданского права. Пороки, о которых ведет речь В.В. Старженецкий, конечно же, недопустимы и должны быть исправляемы. Однако это не означает автоматической квалификации третейского соглашения в качестве "отказа от права на судебную защиту". В российском законодательстве и в международном праве достаточно детально разработаны механизмы юридического аннулирования порочных решений третейских судов (это и их опротестование, и отказ в принудительном исполнении этих решений), как, впрочем, и неправильных решений государственных судов. Но, как представляется, гипотетическая возможность порочных третейских решений совсем не обязательно должна являться основой для формирования теоретической позиции, согласно которой заключение третейского соглашения следует рассматривать в качестве отказа от права на судебную защиту.
Однако, в конечном итоге, подобного рода подходы остаются в прошлом. Очевидно, что и в России должны окончательно утвердиться те подходы к исследуемой проблеме, на которые ориентируется практика зарубежных государств и международного права. Во всяком случае, тому есть обнадеживающие подтверждения. Так, Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации, рассматривая в порядке надзора одно из дел, отметил неправильность суждения апелляционной инстанции Арбитражного суда Краснодарского края о том, что, если "одна из сторон возражает против рассмотрения спора в третейском суде, несмотря на действительное третейское соглашение, третейский суд автоматически теряет компетенцию на рассмотрение суда". Этот вывод был признан противоречащим действовавшему на тот момент законодательству*(688).
По этому поводу высказался и Конституционный Суд Российской Федерации, который, смеем надеяться, создал надежные предпосылки для разрешения этой проблемы. В частности, в определении Конституционного Суда Российской Федерации от 9 декабря 1999 г. N 191-О "Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы открытого акционерного общества "Очаковский молочный завод" на нарушение конституционных прав граждан ст. 34 и 35 Закона Российской Федерации "О международном коммерческом арбитраже" указано, что в данном случае речь идет не о нарушенном праве на судебную защиту (оно уже реализовано заинтересованным лицом), а "о праве на свободу договора в части выбора процедуры разрешения спора, возникшего из заключенного с другой стороной контракта. При заключении контракта заявитель, имея право и возможность разрешить спор в государственном арбитражном суде, не воспользовался этим правом, а подписал арбитражное соглашение (оговорку) о передаче споров на рассмотрение Международного коммерческого арбитражного суда. Тем самым он согласился подчиниться правилам разрешения споров, которые установлены для Международного коммерческого арбитражного суда. Поэтому в данном случае нет оснований для вывода о нарушении примененным законом конституционного права на судебную защиту"*(689). Аналогичные аргументы использованы Конституционным Судом Российской Федерации и при принятии определения от 26 октября 2000 г. N 214-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы ОАО АКБ "Сберегательный банк Российской Федерации" на нарушение конституционных прав и свобод п. 2 ст. 34 Закона РФ "О международном коммерческом арбитраже"*(690). В другом своем акте - определении от 21 июня 2000 г. N 123-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы ОАО "Сибтеплоизоляция" на нарушение конституционных прав и свобод п. 2 ст. 87 АПК РФ - Конституционный Суд Российской Федерации указал, что "заключение третейского соглашения между сторонами само по себе не является обстоятельством, исключающим возможность реализации конституционного права на судебную защиту в суде общей юрисдикции или в арбитражном суде в соответствии с нормами о подведомственности гражданских дел"*(691). Хотя указанные акты приняты Конституционным Судом Российской Федерации до вступления в законную силу Федерального закона "О третейских судах в Российской Федерации", они не утрачивают своей актуальности и применительно к современным условиям развития третейского судопроизводства на основании новейшего законодательства.
К этой же проблеме обращался и Европейский суд по правам человека. Этим судом начали формироваться определенные правовые позиции по вопросу третейского разбирательства. В частности, Европейский суд по правам человека отмечал, что правовыми системами государств - участников Конвенции (имеется в виду Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод 1950 г.) отказ от своих прав предусматривается в области гражданского права в виде арбитражных оговорок в контрактах. Такой отказ, который имеет несомненные преимущества для заинтересованного лица, а также для отправления правосудия, в принципе не противоречит Конвенции*(692). Этот судебный акт создал рамочные условия заключения арбитражных (третейских) соглашений, признавая их допустимость с точки зрения международного права.